МЕДИ ПООРРЕЗАЯН
ТРИ ДОМИКА
У Наргис
Наргис, женщина в черном, в темноте смотрит то туда, то сюда. Проносят тело мужчины, и женщина оплакивает его. Кажется, что тело умершего совершает ритуальный обход святыни.
НАРГИС. Один вопрос, можно? Можно мне как-нибудь съездить в Кербелу и нанести землю с твоей могилы себе на лицо? А что будет, если я дотронусь до шестиугольной ограды твоей усыпальницы? Знаете, что я сделаю? Обниму ограду, припаду к ней и столько буду рыдать, что испущу дух за тебя, невинно убиенного. Кто? Я – Али, сын Хейдара-Кербелаи. Вы ведь знаете меня?
Женщина в роли покойного мужчины
НАРГИС. Ты ведь сам видел, как я забился в угол камеры, и когда прошло 5 лет и 10 месяцев, уже ни о чем не думал и не мечтал, ко всему привык. К темноте, к одиночеству, к разлуке с женой, матерью… сестрой. Думал ли я о траурной мистерии, хотел ли увидеть ее? В течение стольких лет каждый раз с наступлением месяца мухаррама я в своем сердце устраивал траурное представление для вас, для Аббаса, для вашей сестры Зейнаб. И что за огромный шатер ставил я для представления! Больше, чем у Ага-хана Котба. Как играли, как пели!
Я был и имамом, и Шемром, и Зейнаб, и Кульсум, и Аббасом. Вы ведь знаете, что я наизусть выучил все роли. Все знали, что в исполнении траурной мистерии нет никого лучше меня. Все видели, что, когда в полдень Ашуры я выходил и пел:
О люди, вы знаете меня,
Знаете, кто я и откуда,
Я – араб, я – татарин,
Сегодня я чужой в этой стране.
- все сотрясалось от рыданий зрителей. От слез мужчин и женщин. Если кто этого и не знает, но ты-то знаешь, ты, который смотришь сквозь стены и знаешь все о дне морском. Знаешь, как я верен тебе во всем. Знаешь, что грехов у меня больше, чем гальки в океане. Но ведь тебе нельзя обмануть, как судью. Не дай Бог! Ты ведь не берешь взяток, как адвокаты у того проходимца. Уверен, что если и не ты, то твой отец, тот лев Господень, который не мог вынести, чтобы рабов Божьих постигло малейшее несчастье, это говорит на том свете. Нет бога, кроме Аллаха. Прости меня (кусает себя за руку), я зашел слишком далеко. Но ты своими руками отдаешь своего Али под стрелы Хармале. Но не жди от нас, ничтожных раздавленных букашек, что мы сможем сдержать свое горе и гнев.
И еще один вопрос: разве с самого начала у нас что-то не ладилось с Ага-ханом? Черт побери, ведь я, Али, сын каменщика Хейдара-кербелаи, был одним из его людей. Я был его доверенным лицом, как бы то ни было. Ладно, ничего. Но это правда. Разве нет? Круглый год, в зной и стужу, ездил я по его землям и собирал подати с крестьян. А в месяц мухаррам на два дня брал отпуск, чтобы поставить ему мистерию. Кроме меня и Мирзы Расула, которые исполняли роли имама и Шемра, остальные играли неважно. Когда Расул в роли Шемра пел:
Пойте, играйте и веселитесь,
сын водоноса из источника Коусар мучается от жажды.
Играйте – ведь сегодня сын Захры
пришел в Ирак из Ясриба, и вот он в мучениях.
- никто, кроме меня, не мог дать ему такой зубодробительный ответ:
Ты – Сатана и, наверное, ты – стрела кометы,
Проклинаешь сатанинство? Ты проклят шейхом и кометой.
Нет, нет, пожалуйста. Что мне до тюрьмы? Сам он, неверный, положил мне на колени этот хлеб. Зачем? Господь о том ведает. Хотя теперь и я в некотором роде стал сведущим. Меня просветил Мирза Расул, который несколько дней назад меня навестил. (Хлопает себя по лбу.). Ох, и дурак же я! Как же я сам не догадался?!! Только не смотри на меня так! Не смотри. Мне нужен тот взгляд, а не такой. Если я пять лет назад и убил Гулама, то ведь не за деньги и не за работу. За честь свою. Однажды, когда мы с ханом на моем джипе ехали по степи, он так прямо, без всяких предисловий, кое-что сказал мне, и от этого все пошло у меня кругом перед глазами. Я просто озверел. Спросил хана: «Вы уверены?». Он ответил, что да. Я не стал ждать. Высадил хана около поля исфаханцев и на полной скорости помчался к дому Гулама. А там уже было дело моих рук и ножа, который распорол брюхо тому, кто со злым умыслом ходил в дом к своему товарищу. (Три раза ударяет ножом воображаемого человека. А потом, устав, садится на колени.)
За убийство Гулама я попал в тюрьму. Но это ничего, Бог с ним. Но меня мучает другое: Мирза Расул сказал, что вся эта история была специально выдумана и подстроена. (Подражает голосу Мирзы Расула.) Ага-хан хотел извести тебя, он не думал, что ты справишься с Гуламом. Когда ты убил его, все его планы пошли прахом.
(От стыда опускает голову.) Знаю, знаю, что ты прав. Я не должен был идти на убийство. Но, прости меня, когда твоя благословенная голова была на копье, разве ты не думал о своем доме? Или для своих нашел крылатого коня, чтобы унес их в горы, подальше от неприятностей? Что значит? Прости, но я – это тот, кто в Кербеле
завещал женщинам полностью укрыться чадрой благочестия,
чтобы не упал на них взгляд постороннего.
А для чего я это сказал? Для того, чтобы не пострадала честь Кербелы. Ведь мы твои, мы шииты. Знаю, знаю, что мы ничтожные твари, а Ты – вышний венец, но когда речь идет о чести, то здесь все равны.
Мирза Расул рассказал мне кое-что еще. Рассказал о новом плане Ага-хана. Что же это – с месяц назад все вдруг стали ко мне так добры. Давали мне еду, стригли меня. Однажды даже сам Ага-хан пришел ко мне, а ведь до того не приходил 5 лет. Это было очень важно для меня. Сначала он поговорил с тюремным начальством. Договорился, чтобы меня выпустили на полдня. Ему хотелось, чтобы в этом году во время Ашуры я исполнил для него роль Имама. Тяжело ему было уговорить тюремное начальство, только имя Хусейна и помогло, но и то, как будто сотня Язидов обнажили против него свои мечи.
Как же меня обрадовало, что снова, после пяти лет разлуки, я окажусь перед тысячью глаз, смотрящих на меня. «Но как же играть со связанными руками? – спросил я его. – Ведь в полдень Ашуры у имама не были связаны руки; даже Язид не связывал руки имаму, а вы мне связали». Но он сказал, что таково условие начальника тюрьмы. Я согласился. Бог с ними, с руками, пусть останутся связанными. Ведь сердце-то мое свободно. Камар Хашимит сражался и без рук, а я печалюсь о связанных руках только лишь ради представления? Сколько я плакал и благодарил хана за то, что помог мне выйти на время из тюрьмы! Хан прошептал мне на ухо, что по окончании траурного представления отправит праздничные подарки, халат и много чего еще моей матери, жене и сестре, которая сейчас уже на выданье. А я, как безмозглое малое дитя, не удосужился спросить, почему он все это делает? Что случилось? И почему именно в этом году? Почему не в прошлом и не в позапрошлом? В сердце моем царило ликованье, я повторял стихи своей роли в представлении.
И все это продолжалось, пока вчера не пришел Мирза Расул, сын Исмаила, который обычно играл роль Шемра в траурном представлении, и не рассказал мне все о замыслах Ага-хана. Он сказал (переходит на другое место и изменяет голос): «В этом году, когда Шемр приблизится к тебе на месте убийства, он должен по-настоящему тебя убить. А потом скажут, что артисты так увлеклись игрой, что не смогли с собой совладать».
Я спросил Расула: «Но ведь ты же меня не убьешь? Ведь не убьешь?» А Расул ответил (снова переходит на другое место и меняет голос): «В этом году я не буду играть Шемра. Хан привел нового Шемра, здорового неотесанного парня из-за гор Кур-Вали. Нет в нем ничего от искусства. Он похож на Азрака Сирийца. Не первый раз играет». Когда я спросил, почему хан хочет меня убить, он склонил голову и сказал (переходит на другое место и меняет голос): «Когда в последний раз твоя жена приходила к тебе в тюрьму?» И больше ничего не сказал. Сел. А у меня будто подломились ноги. (Садится и обхватывает руками колени.)
В полдень Ашуры в камеру вошли два солдата. (Поднимает голову, будто их видит.) Я их знал. Они были из ищеек Джафара Дженни. (Протягивает руки вперед.) Отвели меня в тюремную администрацию. Офицер-охранник объяснил мне, с какой целью меня выпускают, на какое время. Сказал, что если я по любой причине нарушу предписания, полицейские имеют право по мне стрелять. Потому меня посадили в машину вместе с теми же солдатами и прямо отвезли в квартал Котб. Боже, сколько же там собралось людей! Яблоку негде было упасть. Сцена была убрана лучше, чем во все предыдущие годы. Стяги, лошади и верблюды были лучше, чем 5 лет назад. Две вещи овладели всем моим вниманием. Во-первых, солнце, лучи которого за долгие годы так меня не грели, а во-вторых, толпа женщин, в которой я искал глазами только Раану. Раньше не нужно было долго искать, чтобы ее найти. Она и сама светилась, как полная луна, да и сидела обычно рядом с моей матерью. Мать я отыскал, она сидела на крыше водокачки. Рядом с ней была моя сестра Наргис. Вся укрыта чадрой, а глаза – пиалы крови. Но Рааны нигде не было. Почему? Я не дал себе поддаться печали. Попытался повторить стихи. Принесли костюмы. Принес их сам хан. Люди произнесли слова молитвы. Я сказал про себя: «Господи, опозорь его, уничтожь сам этого человека, который может так обманывать людей». По знаку хана за кулисы привели Зуль-Дженаха. Как он состарился! Как увидел меня, стал тереть морду ногами. Бессловесная тварь, узнал меня. Как ни пытались, у меня не получилось сесть на него. Со связанными-то руками. Подошел Мирза Расул и взял уздечку. Я сел верхом. Люди закричали здравицы. Мирза Расул и сам сел на лошадь. В этом году он играл роль Омара Саада. Он закричал:
О куфийцы, справа и слева,
Встаньте вокруг усыпальницы кольцом,
Бейте в барабаны войны,
Пусть не будет места для семьи святых имамов.