Примадонна. Мой голос… Когда ты молод, тебе нравится доводить его до самого предела; тебе нравится петь. Тут не причем сила воли и мучительное честолюбие. Просто ты влюблен в свою работу, в это прекрасное, святое дело, которое мы зовем музыкой. От музыки ты хмелеешь, хмелеешь просто от радости, что можешь сделать что-то хорошее. Тебе передается упоение публики, ты заставляешь слушателей леденеть, страдать, содрогаться и в упоении не замечаешь, как оказываешься на краю пропасти. Та же публика, которая всегда права, оказывается жестока и жаждет лишь твоей крови. Выходит, что права всегда жестокость. И сотворил Всесильный зверей земных. А спасибо ему заяц сказать не успел – затравили его на псовой охоте…
Костюмерша. (Словно хлыстом бьет Примадонну по спине.) Что-то на зайца Вы вчера не походили, когда так резко говорили с мадам Коссотто. Сами себе врагов наживаете. Я слышала, как она на Вас кричала: “Не берите – отдавайте. Отдайте аплодисменты тем, кому они только снятся. Вы завалены ими так, что уже петь не можете”.
Примадонна возвращается в кресло.
Примадонна. Я думала – возьму себе человека не из театра, где все прогнило. За тебя просили. Я не могла быть с тобой весь день и скрывать что-либо от тебя. Я рассказывала тебе то, в чем боялась признаться самой себе. И ты постепенно все узнала, но только сейчас я начинаю понимать, что все это время ты лежала в засаде.
Костюмерша кидается к Примадонне.
Костюмерша. Я только…
Примадонна отстраняет рукой Костюмершу и резко встает. Но идти ей некуда. Пометавшись, она сама подходит к Костюмерше.
Примадонна. (С ненавистью и страхом.) Ты завладела моей тайной, как грабитель с большой дороги. Выгнать тебя, уничтожить и умножить сплетни, ложь и зависть? Пытаться выдать мои тайны за твой бред? О, если бы ты была одна. Но ты же поешь в хоре, а я бессильна перед театром, ведь в стае мстить так безопасно. Я устала от гладиаторских боев с теми, кого ценишь и любишь.
Костюмерша. (Примирительно.) Надо готовиться к выходу на сцену. Венец помялся и с ним придется повозиться. Прошу вас, мадам, сядьте на место.
Примадонна возвращается за гримировальный стол.
Примадонна. Вытри зеркало.
Костюмерша вытирает зеркало.
Костюмерша. Если Вы меня так напрасно обвиняете, то уж доверьте мне еще одну тайну: почему же ваши коллеги-певицы, которым Вы только что признались в любви, Вас так ненавидят?
Примадонна. Скажи, Жужу, ты любишь слушать, как поют певчие птицы?
Костюмерша. Какое совпадение. Под крышей мансарды, где я жила раньше до Вас, птички свили гнездо. Как они пели рано утром.
Примадонна. Те, о ком ты спрашиваешь, поют как эти птицы – очень красиво и выразительно. В голосе – музыка. Она может быть бесконечно красивой и выразительной, но мы – люди, поем еще и смысл. Я встречала итальянцев, которые пели итальянскую оперу и не понимали, о чем они поют.
Костюмерша. Мне мама сказку в детстве читала о соловье китайского императора. Много в Китае народу, а соловей был лучше всех. Так что зря, мадам, Вы слишком хорошо о людях говорите.
Примадонна. (Продолжая о своем.) А в нас запрятана душа, переживания и чувства. Я не пою как птица. Кто любил и страдал, тот будет слушать меня, а не бездумную птичку. Ведь настоящее пение оживает не только в прекрасном звуке, но и в словах и мыслях. Ты сама же мечтаешь петь как ангел. Но и ангельское пение без страдания – это как сон, а не как жизнь с ее вонючими потрохами.
Костюмерша. Вчера без Вас здесь такое творилось.
Примадонна. Почему ты мне не сказала?
Костюмерша. Вспомнила, когда Вы начали говорить о настоящем пении. Вот и вчера Ваш режиссер и этот, всегда суровый, как полицейский – Ваш импресарио, схватились в споре здесь до драки. Они кидались друг в друга именами: “Ницше – Вагнер. Вагнер – Ницше”. Не помню, кто из них сказал эти странные слова, которых я не поняла: “И музыка способна стать искусством лгать”.
Примадонна. Красивый голос способен лгать, если он без эмоций, без страсти. Вот Аделина Патти (Смеется.) не позволяла себе эмоций, и слов не пела, а пела правильно одни лишь ноты. Потому и задержалась на сцене лет до ста.
Костюмерша прикладывает венец к голове Примадонны.
Костюмерша. Я рада Вашему смеху.
Примадонна. Хочешь посмеяться и ты? Приезжаю я на гастроли в “Театро Верди”, что в Пизе. А местная достопримечательность, дива веризма (сумасшедший темперамент – ну родилась Тоской) мне и говорит: “Мария, откажитесь от роли”. “А что случилось?” – пугаюсь я. “Плохая примета – башня вздрогнула ”– отвечает она и рассказывает мне, как сбылась примета для нее: “На прошлой неделе у нас “Тоска”, я – Флория и в финальной сцене собираюсь броситься вниз со стены замка. И мне уже подали реплику: “А, Тоска! Ты за это жизнью нам заплатишь!” Я отвечаю: “Нет, не вам!” и, оттолкнув Сполетту, бегу к краю площадки и вижу: о, ужас – внизу рабочие сцены оставили реквизит от “Трубадура” (какие-то мечи и копья) и падать мне совершенно некуда. Я неуверенно забираюсь на парапет и еще нахожу в себе силы ответить: “О Скарпья! Нам бог судья!” и в полном затмении продолжаю: “Но прыгать не могу – там реквизит”. Жандарм Скьяроне от растерянности мне отвечает своим басом: “Тогда я прыгну” и неуверенно так идет ко мне, но забраться на парапет не может: слишком много ест в антрактах. Тогда он поворачивается лицом к залу и поет: “Так много дел скопилось у меня, пожалуй прыгать я не буду”. Публика без ума. Нам никогда так не аплодировали.
Примадонна и Костюмерша громко смеются. Входит Импресарио.
Импресарио. Как весело у вас – мешать не буду. Мария, я на минутку. Мы должны поговорить о записи “Кармен”. Элизабет тоже хотела тебя видеть.
Примадонна. (Взрывается.) А я не хочу ее видеть!
Импресарио. Что с тобой, Мария? Вы же давно помирились.
Примадонна. Ты знаешь кого я встретила утром?
Импресарио. Элизабет?
Примадонна. Слава богу не ее! Я встретила Натали. Уверена, что не случайно. Она поджидала, когда я появлюсь в театре, чтобы в который раз рассказать, как твоя жена передразнивала меня в ресторане.
Импресарио. Мария, ты же была тогда с Элизабет и вы вместе смеялись над своими попытками извлечь “высокое си”.
Примадонна. Ты прекрасно знаешь о чем я говорю…
Импресарио. Успокойся, Мария. Это было всего раз и то, как шутка. Давай договорим с тобой в антракте.
Примадонна. А, о том, как я заявила, что никогда больше не буду петь Виолетту, только потому, что моя соперница Шварцкопф делает это лучше меня?
Импресарио. Все это сплетни…
Примадонна. А если сплетни, почему они живут уже десять лет?
Импресарио. Кто их сегодня рассказывает и кто слушает?
Примадонна. Рассказываешь ты, Вальтер! А кто слушает – спроси у своей жены!
Импресарио. (С досадой.) Зря, Мария, ты меня упрекаешь! Не я ли, когда все травят тебя, один не боюсь кричать на весь мир, что ты лучшая и единственная. А мои записи…
Примадонна. (Кидается на Импресарио.) Что, что твои записи? Когда я слушаю их, я будто смотрю альбом своих фотографий и страдаю оттого, что слышу свой голос, которого уж нет! Твои записи! Да они, как моя могильная плита, на которой ты и написал: “Мария Каллас – она когда-то пела”.
Входит Режиссер.
Костюмерша. (Укоризненно к Режиссеру.) Вечно Вы курите, Мадам бы пожалели.
Режиссер. Ты готова, Мария? Послушай, Корелли просил его пощадить: у него разболелась голова.
Примадонна. Звонил какой-то Филипп Артро с кладбища.
Режиссер. Зачем?
Примадонна. К себе зовет. Ты не забыл о моей просьбе?
Режиссер. Просьбе? Какой именно?
Примадонна. (Неожиданно.) Когда ты увезешь меня на Сицилию?
Режиссер. Зачем ты снова несешь весь этот бред?
Примадонна. Устроюсь в Катании вместе с Винченцо. Будем смотреть с ним как просыпается Этна.
Режиссер. (С сильным раздражением.) Не сходи с ума, Мария! Тебе здесь вулканов не хватает? Накличешь извержение.
Примадонна. Мне лучше исчезнуть тихо, чем под аплодисменты тех, кто клялся мне в любви.
Режиссер. Твои поклонники ждут тебя.
Примадонна. (Срываясь.) Ты же первый будешь рад, если я исчезну.
Режиссер. Успокойся, Мария. Тебе выходить на сцену.
Примадонна. Ну расскажи, расскажи про свой главный секрет. Про Караяна, про Френи.
Режиссер. (Оправдываясь.) “Богема” – только замысел.
Примадонна. На кладбище я не стала при Винченцо тебя об этом спрашивать. Стеснялась его. Чтобы он не подумал, что меня все предали и оставили, так же, как и его.
Режиссер. Мирелла молода…
Примадонна. Теперь я еще и старуха! Запомни, Франко! Скоро я умру, а твоя Френи и через сорок лет все так же сладко будет петь, но говорить все будут только обо мне!
В динамике раздается первый звонок. Голос из динамика: “До начала спектакля пять минут, до выхода на сцену Нормы – 28 минут”.
Примадонна. Мы уходим. Жужу, не забудь мой сок.
Примадонна подходит к иконке Марии Магдалины, крестится, шепчет слова неслышной молитвы, поправляет свечу. Костюмерша берет термос. Они уходят.
Импресарио. Мария устроила мне взбучку. Она все еще сердится на Элизабет.
Режиссер. Скажу Вам, Вальтер, честно – Мария волнует и меня, и я боюсь ее очередного срыва. Я хотел ей сообщить две новости, но побоялся.
Импресарио. Что-то случилось?
Режиссер. Случилось. Вы не поверите: я в театре видел Менегини. Но это еще не все: приехал Ваш друг Бинг уговаривать Марию на Америку.
Импресарио. Лучше бы мне с ним не встречаться. А что за странные звонки с кладбища? Кто-то умер или только собирается?
Режиссер. Пойдемте, сядем.
Режиссер и Импресарио садятся в кресла. В динамике раздается увертюра к “Норме”. Опера началась. Через минуту музыка начинает стихать.
Режиссер. Нет ничего прекрасней музыки Беллини. Позавчера мы с Марией были на кладбище Пер-Лашез. Она никак не может смириться, что могила Беллини пуста и прах его покоится в Катании. Ты не поверишь, Вальтер, что придумала Мария. Мне – волку кино, стало завидно. Если когда-нибудь я буду снимать о Марии, я обязательно сделаю этот эпизод в фильме центральным.