М у з а. На этот раз, конечно, он помрет. Ты сам сказал: со времен Эсхила театр говорит.
П и с а т е л ь. Ну и что?
М у з а. Пора уж замолчать! Пять тысяч лет болтовни, ты не находишь, что это перебор?
П и с а т е л ь. Во всяком случае, это подтверждение в его пользу!
М у з а. Пять тысяч лет подтверждений?
П и с а т е л ь. Лучшее доказательство.
М уза. Настало время изобрести новую формулу.
П и с а т е л ь. Чтобы лучше понимать друг друга?
М у з а. Чтобы самовыражаться.
П и с а т е л ь. Без слов?
М уза. Без слов.
П и с а т е ль. Как дикари вокруг костра – кричат, размахивают руками.
М у з а. Вот именно. Будущее в руках тех, кто вновь ощутит чувство ритуала, врожденную дикость и раскроет подспудные страсти примитивного человека.
П и с а т е л ь. Зачем же тогда была нужна цивилизация?
М у з а. Именно затем, чтобы убить в человеке человека! Разве не ясно? Вот почему нужно вдохнуть в него животворящие силы, чтобы, пройдя через культ физического, он снова изобрел метафизику, а обновив свои идеалы, пришел к чувству священного.
П и с а т е л ь. Ты увлекаешься философией?
М у з а. Я тебе говорю о театре!
П и с а т е л ь. Сначала я хочу узнать, что такое театр сегодня.
Муз а. Я тебе о нем и рассказываю. А ты мне отвечаешь только представлениями о театре позавчерашнем.
П и с а т е л ь. Позавчерашний театр – всегда театр послезавтрашний.
М у з а. Мы – типичный пример некоммуникабельности.
П и с а т е л ь. Ты видишь – мы оба авангард, как господин Журден говорил прозой.
М у з а. Я говорю тебе о том, что Должно быть, раз уже наступает то, что будет.
П и с а т е л ь. Голые люди, которые перестали разговаривать? И которые выражают тревогу, шевеля пальцами ног?
М у з а. Почему ног?
П и с а т е л ь. А почему не ног?
М у з а. Ты прав. Нога не хуже слов может выразить протест против общества. .
П и с а т е л ь. Уже тысячи лет, как нога нашла свою форму протеста. Она всем известна: это – пинок под зад.
М у з а. Вот именно! Нужно отталкиваться именно от ноги, чтобы совокупность действия и драматического выражения нашего времени стала здоровенным пинком во все предшествовавшие формы мысли и искусства. Ты это понимаешь, ты это чувствуешь, и ты сам это придумал! Я бы только хотел, чтобы ты не ограничился этой гениальной интуицией, но чтобы ты вошел в круг, чтобы ты первый отвесил сам себе огромнейший пинок, так чтобы лязгнули зубы и глаза выскочили из орбит. И если ты сам его себе не влепишь, это сделают другие, но такого эффекта не будет. Нужно уметь пинать самого себя ради спасения искусства и с ним – личного спасения.
П и с а т е л ь. Видишь, ты сразу же требуешь от меня невозможного.
М у з а. Ничего невозможного нет.
П и с а т е л ь. Есть. Посмотрю я, как ты поддашь самому себе! По своей природе пинок под зад альтруистичен. И себя пинать откажется лучший акробат.
М у з а. Ты топишь суть в каламбуре и легковесной шутке, потому что знаешь, что я прав, и это тебе не по нраву. Это противно всему, что для тебя привычно. Однако я верю, что ты поразмыслишь как следует, и то, что я посеял, даст всходы. Ради этого я и приходил. Я выдержал во всем свою роль музы, я взял тебя за руку и наставил на путь, истинный, я попытался снять с твоих глаз шоры… хоть я и не болтун, не знаю, что бы я мог еще добавить… разве что «спасибо» за твой коньяк – он превосходен, я еще заскочу. Но скажи же мне по крайней мере перед уходом, что мои слова не остались для: тебя пустым звуком, что ты чтото понял, что ты сделаешь над собой усилие, хотя бы для того, чтобы тебя немного больше ценили. Для пиcaтeля очень важно чувствовать, что его уважают. Скажи мне хоть слово, обнадежь меня. Теперь, после всех моих речей, как ты поступишь со своими дяденькой и тетенькой?
П и с а т е л ь. Буду слушать, что они говорят.
М у з а. И, конечно, записывать?
П и с а т е л ь. Конечно.
М у з а. И все это по-прежнему будет называться «Безюке» ?
П и с а т е л ь. Это хорошее название.
М у з а. Тем хуже для тебя! Я сделал все, что мог! Никогда тебе из этого не выкарабкаться… (Выходит с гримасой отвращения.)