Пауза. Все смотрят на Мауро, который пытается
выдавить улыбку, потом опускает голову и нервно
потирает ладони.
Адела (устремляясь к нему). Что все это означает? Мауро (потерянно смотрит на нее). Вот так всегда…
Я изворачиваюсь, вру и все впустую… Что мне,
собственно, нужно? Прожил день и ладно.
Угодничаешь перед каждым, льстишь и так и сяк,
чтобы не жить впроголодь… И полный провал —
везде! Адела (яростно). Пойти на такое? И после всего, что ты имеешь в нашем доме?
Мауро. А если бы я не лгал тебе в угоду, я бы имел
все это?.. (Опускает голову.) Меня бы на порог
не пустили, уверен!
Адела. Мерзавец! (Отходит.) Ты мне отвратителен!
Мауро (устало). Я бы так не сказал, Адела…
Ведь в моей душе пустота. Что там может вызвать
отвращение?
Адела (гневно отворачивается). Ты мне противен! Хуан (делая шаг к жене). Адела!
Мауро. Оставь ее! Все правильно…
Адела опускается в кресло.
И ты прости меня, ладно?.. (Подходит к дивану и забирает портфель.} Полагаю, что я уже не смогу сюда приходить.
Хуан. Нет, почему?
Мауро. Адела не захочет, я ее знаю.
X у а н и т о (смотрит испуганно на мать, потом на отца).
Если ты хочешь, отец… я останусь. Ради тебя,
ради Аниты.
Адела слушает, не шелохнувшись.
Ради всех. Хуанито. Если ты меня подождешь, я пойду с тобой.
Адела стискивает руки.
Хуан. Хорошо, я буду у себя. (Идет к двери. Останавливается и, наклонившись, что-то подбирает с пола. Смотрит на потолок.) Еще кусок от карниза… Надо бы позвать мастера… как-нибудь (Выходит.)
Хуанито смотрит на Аделу, которая все еще сидит неподвижно. Идет к двери. Проходит мимо матери, не замечая ее молящего взгляда. Уходит. Лицо Аделы мрачнеет. Пауза. Облокотившись на диван, Мауро широко зевает.
Адела. Этого я никогда тебе не прощу!
Мауро. Чего именно?
Адела (оборачиваясь). Что ты медлишь? Уходи! (Разгневанная, ходит по комнате.)
Мауро (с усмешкой). Будет тебе, сестричка. Прояви хоть каплю достоинства.
Адела. Негодяй!
Мауро (подходя к ней). Э-эх! Ты прямо захлебываешься от ненависти. Ну что ж… Нам не хватает человечности, самоотверженности. Потом за это расплачиваешься дорогой ценой. Что-то нас мучит, когда мы пинаем других. Стало быть, все не так просто… Мы страдаем, или в конце концов у нас черствеет душа. Но ты не можешь быть совсем черствой, у тебя плохие нервы.
Слышны два раздельных удара. Адела поворачивает голову.
Адела. Выходит, что-то во мне еще осталось, может, вера, что жизнь сама по себе прекрасна. Хотя моя уже загублена. (Подходит к балкону.)
Мауро (смеясь). Ах ты птичка-певичка!
А дел а. О чем ты?
Мауро. Видимо, чириканье птичек вдохновило тебя на такие слова?
Адела. А если и так, что плохого?
Мауро. Ты, милая, заблуждаешься. Совсем недавно мне попалась на глаза очень занятная книжечка… Тебе бы понравилась. Там сказано, что по утрам птицы поют, радуясь солнцу, верят, что их ждет счастливый день… Они, как и мы на заре нашей жизни, пьянеют от предвкушения счастья. Но по вечерам они не поют.
Адела. Ты что, не слышишь?
М а у р о. Это крик, а не пение.
А дел а. Что за ерунда!
Мауро. Они кричат от страха. (Подойдя к ней.) Тебе кажется, они ликуют, а им страшно. К вечеру они понимают, что все подчинено закону смерти. Солнце скрылось, и они боятся не увидеть его больше. И тогда начинают метаться, кружат, как обезумевшие, пытаясь одолеть страх. Им хотелось бы петь, но, увы! Они кричат!
Адела. Это не может быть… Нелепая выдумка!
Мауро (обернувшись). Согласись лучше, что мы мало знаем о них. Но автор книги за ними долго наблюдал…
Адела. Да, но при чем здесь человечность, самопожертвование? К чему ты это сказал?
Мауро (сурово). Да я и не говорил, что способен на такие высокие чувства.
Адела смотрит на него с испугом и обращает взгляд к балкону, за которым слышно беспокойное щебетанье. Теперь и ей кажется, что это крики. Мауро отходит в сторону.
И ты тоже боишься… куницы или коршуна… Кто твой коршун? (Пауза.) Анита?
Адела в испуге вскидывает голову.
Или совесть? (Пауза.) А возможно… твоя совесть и Анита это одно и то же? (Пауза.) Прощай,
Адела. (Уходит.)
Адела с тоской смотрит в сторону комнаты за портьерой. Садится на стул и со страхом следит за птицами в саду. Появляется Xуанито. Бросив на нее беглый взгляд, хочет пройти мимо. Она смотрит на него с мольбой. Хуанито останавливается, медленно подходит к матери. Что-то тихо говорит. Из-за портьер выглядывает печальное лицо Аниты.
Хуанито. Не переживай, мама. Я вернусь.
Адела. Да, сынок.
Хуанито (кладет ей руки на плечи и кивает в сторону балкона). Послушай, как они поют! Вспоминай обо мне каждый раз, когда они будут петь. Знаешь, настанет время, когда мы все в нашем доме будем радоваться жизни, как эти птицы… Вот я вернусь и ты увидишь…
Адела (помедлив). Да, сынок.
Хуанито удаляется. Адела смотрит на Аниту.
Все это неправда! Карлос уже давно забыл о нас. Мы потеряли его дважды… Теперь мы его теряем с отъездом Хуанито, который тоже нас забудет. (Пауза.) Господи, где взять силы!
В глубине сцены проходят Хуан с Хуанито, смотрят на обеих женщин.
Хуанито. Прощайте…
Адела и Анита оборачиваются к ним.
Адела. Прощайте.
Хуан. Ну, пока…
Адела. До свиданья.
Хуан и Хуанито уходят. Анита в отчаянии закрывает лицо руками. Потом идет к столу, садится, берет книгу и смотрит мимо нее.
Кажется, он ушел навсегда. Но он вернется сегодня, через несколько часов, только я буду уже одинокой. Вот так с тобой до конца дней…
Анита мрачно смотрит на нее.
(Поднимается.) Да, я причинила тебе страшное зло, что и говорить! Но ужаснее всего, что я тогда не понимала этого до конца. Если бы знать, как страшно это повлияет на тебя… Если бы знать, как мы расплачиваемся за наше легкомыслие… за наши проступки. Я бы выпросила прощение у родителей, но они умерли… (Вздыхает, глядя на портреты).
Анита, задумавшись, смотрит перед собой невидящими глазами.
Да и мы мертвы, Анита. Мертвы, и потому так бесстрастно смотрим друг на друга… Мауро прав. Ты все знаешь обо мне, ты, как коршун держишь меня в своих когтях. (Оборачивается к сестре. Подходит ближе. Голос у нее осекается.) Смотри на меня, сестричка, теперь перед тобой усталая и робкая девочка! Ничего не знаю, ни в чем не уверена и уже поздно чему-то учиться…
Адела становится на колени и с плачем припадает к Аните, которая глядит на нее с испугом.
Наши родители уже не простят мне ничего… Но ты — да… Сделай это за них и тогда я успокоюсь… Ты и я — это одна открытая рана… Только ты можешь спасти нас обеих… Возьми меня снова на руки, как в детстве, и скажи: «Успокойся, Аделита… Все мы жертвы наших желаний и никто не виноват до конца… Ты просто была избалованной и легкомысленной девочкой… Но все позади… Успокойся…»
Сдерживая слезы, Анита поднимается и отходит в сторону. Адела в мольбе протягивает к ней руки.
Анита, мой сын уезжает по моей вине, я знаю. Да,
я глупее тебя. И тут я виновата, прости.
Лицо Аниты каменеет, она отступает на шаг, и, отводя глаза, печально покачивает головой. Идет к себе. Адела делает несколько шагов следом за ней.
Сестра!
Анита оборачивается.
Неужели ты все еще держишь зло? И так будет всю жизнь?
Анита исчезает за портьерой. Адела подходит к двери.
Анита! Ну пойми меня!
Пауза. Адела отступает назад, не сводя глаз с портьеры. Потом возвращается и в испуге смотрит на улицу. Ее охватывает безотчетный страх. Гомон птиц нарастает, кажется, он наводнил весь дом. Медленно опускается занавес.
Конец
Послесловие автора к русскому переводу
В Мадриде в 1957 году я представил публике «Игру втемную*. Это была еще одна попытка доказать посредством театра, что наша реальность неудовлетворительна ни в социальном, ни в индивидуальном плане. Множество закрытых карт лишь фальсифицировали нашу жизнь как коллективную, так и интимную, в те далекие годы. Впрочем, и сегодня, когда многое в нашей жизни изменилось, мы должны признать, что по-прежнему нас окружает немало карт, лежащих «рубашкой» кверху…
В те годы главным девизом испанского театра была комфортность и легкость, но все же некоторые из нас не хотели молчать и воплощали подлинные образы жизни, беспокоя тех, кто хотел безмятежно отдыхать, используя малейшие слабины той жестокой системы, которая стремилась держать нас в рамках и которую мы высмеивали. Нет, мы не стремились к театру, лишь критикующему действительность, не обращая внимания на собственно художественное качество. Мы понимали, что без перевоплощения в качество искусства самый острый жизненный конфликт не годится ни на что. Мы помнили, что настоящее искусство не только объясняет, но и задает загадки; не только дает ответы, но и ставит нас перед новыми нескончаемыми вопросами.
Я попытался изобразить в своей пьесе историю распада обыкновенной семьи, похожей на мно-
гие испанские семьи, и, может быть, не только испанские. Вероятно, это не самое мое значительное произведение — в некоторых, написанных ранее и после него, я шел дальше как по линии содержания, так и в смысле чисто формальных эффектов. Здесь я работаю в технике скорее традиционной, нежели новаторской, хотя, надеюсь, это еще не приговор для пьесы. То, что об этой пьесе до сих пор помнят, и несколько лет назад ее вновь поставили на испанской сцене, свидетельствует о ее актуальности.
Конфликты, заложенные в этой пьесе, суть конфликты трагедии. Несмотря на всю эволюцию моего драматургического стиля, трагедия всегда была моей заветной целью. При этом я понимаю трагическое в искусстве не как торжество непреодолимого фатума, но как открытый вызов будущему, благодаря которому зрители смогут найти ответы на те вопросы, которые не смогли решить персонажи. Трагедии пишутся не для того, чтобы сделать его сильнее. Таково было и намерение, двигавшее мною при написании. «Игры втемную*. Я хотел перевернуть хотя бы некоторые из карт, которые герои стремятся скрыть.
14 сентября 1993
Перевод Л. Велехова