Почти симфония в одном действии для двух актеров
1.
Из глубины сцены доносятся звуки странного пения: человек, явно не совсем со слухом и не совсем с голосом, который поёт мотив «Прощания с Родиной» Огинского, причем поёт протяжно и медленно, немного путая с «Похоронным маршем»; выезжает на инвалидной коляске на сцену и поёт; коляска на самой патетической ноте с разбега останавливается перед рампой – человек замолкает, но тут вступает оркестровая музыка Огинского.
ОН: Я умру (музыка обрывается). Я скоро умру. Правда, я не знаю, когда это «скоро» наступит, но… Самого факта мне достаточно. Сам факт, я имею в виду факт конечности моего пути, определяет и сам путь. Тьфу, ненавижу философию! И как последний мудак, эту философию сам и развожу!
(пауза)
Вот мои ноги (показывает на свои ноги). Ноги, как ноги (засучивает штанины). Внешне ничем не отличаются от ног других мужиков. Но, говорят, чего-то в них не так с сосудами. Я не врач, мне это непонятно. Но временами дикая слабость от ног по всему телу идёт, просто рубит меня на корню. В такие мгновения кажется, что действительно помираешь. Я даже заметил, что если долго смотреть на свои ноги, то вроде как начинаешь видеть собственные больные сосуды, по которым в бессилии мечется кровь по замкнутому кругу, и начинает представляться, что с каждым ударом сердца, с каждым броском крови от аорты, сосуды сжимаются всё сильнее, и когда-нибудь настанет такой момент, что они совсем сомкнутся, и крови через них будет уже совсем не пробиться…
(пауза)
Вот сидит больной мужик, а тут звонок в дверь. Перемогая себя, из последних сил доползает он до двери. «Кто там?» Отворяет. «Я!» – входит Смерть с косой, с черепом под капюшоном – всё как полагается. «Не-е-е-е-ет!» – орет мужик в ужасе. «Дурак, я за твоей канарейкой».
(пауза)
Нет, всё равно – мерзкие минуты… да и не в ногах дело – дело в душе… Тяжело как-то, будто кто сдавливает грудь, стесняет сердцебиение, ограничивает дыхание. На душе тяжело, одним словом.
Мерзкое состояние… Раньше, когда был молодым, я в такие минуты бежал: часами мог бродить по улицам, скрывался от людей, или, наоборот, проводил время с друзьями, но сейчас всё не так (пауза). От себя всё равно не убежишь. В старину даже выражение такое было: «бежать себя». Нет (качает головой), себя – не бежишь. Да и ноги часто болят. Конечно, и ходить, и даже бегать могу, но – болят ноги, ничего не попишешь. Говорят, плата за беготню в молодости. Да, когда-то давно я много бегал, причём во всех смыслах. А теперь… Мне, наверное, просто бежать некуда. Как, впрочем, и идти. И сидеть. И стоять. И лежать мне тоже стало некуда! Бурдюк с говном, плавающий в луже своих испражнённых воспоминаний (пауза). Да, теперь я запросто констатирую факт, который всего несколько лет назад убил бы меня наповал (щёлкает пальцами, как будто стреляет из пистолета). Но у меня есть одно бесспорное достижение – я стараюсь воспринимать мир таким, какой он есть (пауза). Я и воспринимаю всё таким, как оно есть. А это немало (пауза). Впрочем, других достижений у меня нет. Тьфу, стал пердливым говнючим болтуном. Сижу и брюзжу. Или брюзжю? А, один хрен, противно. А когда-то я умел раскручивать ауру!.. Но теперь нимб над моей головой завял, плавно опустился на темечко, и превратился в тривиальную лысину (пауза)… Пошло все это…
(на сцену вышла Она, тихо и незаметно; пристально глядит на Него и внимательно слушает)
ОН: Пошло всё это… Пошло всё это… Пошло всё это, потому что пошло! Во, молодец! Еще один выпердышь остроумия из жопы собственного рта! Блевотина былого интеллекта!
ОНА: Нет и никогда не было.
ОН: (вздрогнув): Чего?
ОНА: Не было интеллекта.
ОН: Ну, тогда просто блевотина. Только скажи мне, почему ты подслушиваешь?
ОНА: Согласись, что если человек разговаривает сам с собой – это не совсем… скажем, не совсем обычно. Я пришла на звуки твоего голоса и пытаюсь кое-что понять.
ОН: Понять стадию моего впадания в идиотизм?
ОНА: Заметь, это не я сказала.
ОН: Я заметил. Я всё замечаю. Я просто замечательный. Только грустный.
ОНА: Ты матери позвонил?
ОН: А смысл?
ОНА: Она просила. Ну, к тому же, она же твоя мать! И, наверное, тоже грустная.
ОН: Допустим, я ей позвоню. Или не позвоню. От этого что-то изменится? Она развеселится? Или она перестанет быть моей матерью? Станет вдруг моим отцом?
ОНА: Твой цинизм беспределен.
ОН: Мой цинизм логичен. Я не звоню матери. Я не звоню отцу. Я стараюсь никому не звонить. Особенно тем, для кого я полный мудак. И тем, кто постоянно учит меня жить. Иногда мне кажется, что если я вдруг умру, то мать будет пилить меня за то, что не в то оделся, перед тем, как лечь в гроб, а отец начнет читать нотацию о том, что моя поза на одре вызывающе отвратительна. Ну, и ты что-нибудь добавишь к их хору.
ОНА: Это уже полный бред!
ОН: А разве вы все не имеете меня? Я же вас всех не устраиваю! Вы хотите, чтобы я был такой, каким каждый из вас меня хочет видеть! Но если я не такой, то не логичней ли оставить меня в покое, чем мучить и себя, и меня?
ОНА: Ты сегодня невыносим!
ОН (с удовольствием): Я всегда невыносим!
ОНА: Сегодня ты невыносим как-то по-особенному. Может, встал не с той ноги?
ОН: Я родился не с той ноги. И поэтому вся моя жизнь неправильна (пауза). И, вообще, я же сказал, что я сегодня грустный.
ОНА: Неужели?
ОН: Да. Я перебирал наши фотографии.
ОНА: Интересно. Я тоже не так давно их перебирала.
ОН: И я жутко расстроился. Мы прожили жизнь (пауза). Когда-то давно казалось, что всё будет. Сейчас весна, всё только зацветает, но вот-вот расцветет, и будет, всё будет! Но наступает лето, а это «будет» не появляется, а маячит где-то впереди; а осенью кажется, что кончится слякоть, и всё начнётся! Но приходят зимние морозы, и мы ждем, когда растают снега и опять что-то будет, и этот круговорот ожиданий вошёл в привычку. А я вдруг подумал: а что, если не будет? А? Что, если не будет ничего? Будет вечное сидение на заднице в этой опостылевшей квартире, будут вечные выяснения отношений, будет вечное ожидание будущего, в котором будет всё то, что есть в нашем обрыдшем настоящем! Это же невозможно!
ОНА: Ты чего-то от меня хочешь?
ОН: С чего ты взяла?
ОНА: Нет, такая длинная тирада неспроста. Ты что-то хочешь у меня попросить?
ОН: Я просто поделился с тобой своими мыслями. Могу я поделиться с женой своими мыслями?
(ОНА пожимает плечами)
ОН: А в отношении «просить» – ты же знаешь, я стараюсь ни у кого ничего не просить. Особенно у женщин. Например, у Судьбы. Или у Смерти. Они ведь тоже женщины.
ОНА: Что значит – «тоже»? Да, видно ты не просто так сам с собой разговариваешь.
ОН: А что такое?
ОНА: Ты к Судьбе и к Смерти относишься, как к женщинам. А насколько, мой дорогой, я тебя знаю, от женщин ты хочешь только одного.
ОН: Ну, ты даёшь!
ОНА: Я тебе как раз давно уже не даю, вот ты и стал такой озабоченный!
ОН: Да кто из нас озабоченный? Ты своей изуверской женской логикой всё перевернула с ног на голову!
ОНА: А, так это я озабоченная? Может, скажешь, что я тебя хочу?
ОН: Боже упаси!
ОНА: «Боже упаси!» То есть ты хочешь, чтобы Бог тебя упас от возможных сексуальных домогательств с моей стороны? Не бойся! В нашем с тобой случае я готова повторить вслед за тобой – «Боже упаси»!
ОН: Я лучше промолчу.
ОНА: Ты?!
ОН: Я.
ОНА: Но у тебя же комплекс Льва Толстого. Ты – «не могу молчать»!
ОН: Могу. Если захочу.
ОНА: Ну, и молчи. Или не молчи. Ты умеешь быть гнусным и в молчаливом состоянии.
(пауза)
ОН: Да, лихо ты про секс завернула. И ведь не подкопаешься, когда полное отсутствие логики.
(Молчание)
ОН: Кстати, о сексе. Ты знаешь, я проанализировал довольно-таки большое количество анекдотов о мужьях и жёнах, и пришел к грустному выводу. Примерно в половине анекдотов мужья хотят своих жён, но жёны своим мужьям отказывают. А в другой половине анекдотов, наоборот: жёны стонут от своих неутолённых желаний, а мужья взаимностью не отвечают.
ОНА: И какой же гениальный вывод ты из этого сделал?
ОН: Гениальный? Нет, тривиальный. Если ты захочешь меня – я тебе откажу. А если я тебя захочу – ты мне не дашь.
ОНА: Нет, дорогой мой, в наших с тобой отношениях всё немножко не так: ни ты меня, ни я тебя – никто друг друга не хочет.
ОН: Да, но результат, как и в моём выводе!
ОНА: Какой результат?
ОН: Полное отсутствие половой жизни.
ОНА: Неужели?!
ОН: Но на самом деле наш результат парадоксален: полное отсутствие половой жизни и при этом мы друг друга имеем во все щели.
ОНА: Как это?
ОН: Морально. Это наш с тобой вид сексуальных отношений. Кто-то занимается сексом генитально, кто-то – орально. А мы с тобой – морально.
ОНА: А ты бы как хотел?
ОН: Э-э! Что я слышу?! Ловлю на слове! Ты спросила: «а ты бы как хотел?» Отвечаю: я бы хотел сзади. Бобиком.
ОНА: Как?
ОН: Бобиком. Как собачки. Бобики. Иди сюда, я тебе покажу.
ОНА: Сам иди.
(Он подъезжает к Ней на кресле. Она уворачивается)
ОНА: Но-но-но! Не сюда иди, а туда!
ОН: Куда?
ОНА: Туда! Куда ходят друг к другу не бобики, а гомики. Ишь ты! Захотелось ему!
ОН: А может мне всегда хотелось? Может, я сдерживался?
ОНА: Вот и сдерживайся дальше. Крепи свою силу воли.
ОН: Понимаешь, всё имеет свои пределы. Да, у меня есть сила воли. Но ещё имеется и воля силы. Когда болтается, то побеждает сила воли; но когда напрягается (делает соответствующий жест рукой), то побеждает воля силы.
ОНА: Слушай, тебе не надоело хохмить?
ОН: Осточертело. Но дело в том, что жизнь довольно тоскливая штука, и если о ней ещё и говорить серьёзно – то повеситься можно.
ОНА: Ну, вот бы и повесился!
ОН: Я бы с радостью. Но как представлю себе сдавливаемую шею, нехватку воздуха…
ОНА: А так тебе воздуха хватает?
ОН: В жизни-то? Вообще-то, нет. Но, как говаривал ещё Пушкин, живя в сортире, постепенно привыкаешь к запаху. Также и с воздухом. Точнее, с его отсутствием.
ОНА: Ну, вот – любимая тема. У тебя и мышление-то стало сортирным.