Сосед: – На ведрах он у меня, цинковых.
Нюра: – Тихоныч. Ведра выкинуть придется. По-другому не выходит. Примета нехорошая. Я сама все сделаю. Отдыхай.
Нюра идет в дом Соседа. Марина моет полы, девочки Евдокии ей только мешают.
Сосед: – Э!.. (Машет рукой) Делайте, что хотите.
Нюра выносит из дома три ведра и швабру.
Нюра: – Смотрите, швабру свою нашла. Жалко ведра выбрасывать, хорошие. И много как! Но ты не знал, что она помрет. Господи, это ж мое ведро! В подопрошлом году пропало. Думала цыгане увели. Тихоныч? Как к тебе мое ведро-то попало?
Сосед: – Э!.. (Машет рукой)
Нюра: – Тихоныч, я его заберу… Тихоныч. Я можно еще ведра два возьму, тебе их все равно нельзя. А остальные на помойку, как положено.
Нюра оставляет ведра на улице и вновь идет мародерничать в дом к Соседу.
Сосед: – Я сказал, делайте, что хотите. У меня сейчас все, как во сне.
Евдокия: – Мы тоже сегодня не спали. Гришка, сволочь, ночью, часов в 12…
Сосед: – Она еще жива была в 12-ть.
Евдокия: – …пойду, говорит, на двор. Возвращается злой. А руки, не поверите, все в говне. Вонь такая, что словами те передать. Настена с Аленкой проснулись, дышать нечем, орут. Я спрашиваю: – Ты что же это, чучело, относил в жопе, а обратно в руках? А он, дескать, пошел по маленькому, да часы у него соскользнули и туда, в очко. Черт бы с часами, так он, говорит, полез их руками искать. Не нашел. Чувствую, врет. Но часов-то нет. И, главное, трезвый. Под колонкой мылся-мылся, вернулся, все равно воняет спасу нет. Так в сенях и ночевал, все больше ворочался. И семье сон перебил.
Сосед: – Мы заявление сегодня хотели подавать, а она скопытилась…
Евдокия: – Может там магнитом каким пошуровать? Часы больно жалко.
Мать: – Тихоныч, тебе свою зазнобу тоже жалко? Будешь поминать?
Нюра: – (Выходит еще с тремя ведрами) Дусь. Ты что про часы сказала? Сколько сейчас времени?
Евдокия: – Четыре, мам.
Нюра: – Ах! Забыла. Забыла старая мыльница. У меня ж футбол.
Выхватывает из кучи три ведра, спешит к себе в дом.
Внучка: – (Вдогонку) Бабушк, а кто сегодня лупится?
Нюра: – (Оборачиваясь на бегу) «Пингвин» – «Пахтакор». Полуфинал, старая я мыльница.
Мать молча берет одно из оставшихся на улице ведер, уносит его домой. Евдокия с детьми уходит вслед за ней, берет ведро. Марина выливает ведра с грязной водой в сортир, подходит к последнему ведру, вставляет ведро в ведро и уносит домой к матери. Сосед, осмотревшись, берет от нюркиного дома грабли, от дома Матери лопату и уносит в свой в дом.
Картина 7
Квартира Матери. Антон ходит по комнате с нотами, что-то напевает, разучивает новую партию. Мать одной рукой перебирает залежи белья, вторая в гипсе, Марина ей помогает.
Мать: – Я как начну жизнь свою иной раз перекладывать… и спрашиваю себя – это все, Шурк, что нажила и чем жила? От моего детства одно кольцо сохранилось. Мать на Пасху подарила. Я думала серебряное, девчонкам своим, подружкам в детстве в деревне хвалилась, оказалось железка оловянная, никакое не драгоценное. Вот оно. Иконка еще осталась. Мать говорила старинная, в золотом окладе. Когда церкви у нас громить стали, по домам ходили, иконы забирали, мать ее под пол прятала. Тоже оказалась – оклад не золотой, а поди не понять что. Сама жизнь прожила. Копила-копила, деревяшки накопила, шкаф разваливается, буфет ночами трещит, рассохся. Новый надо. Антошк, я давно тебе говорила, ходишь по магазинам, подсматривай.
Марина: – Вы так загрузили и шкаф, и буфет, что они просто не выдерживают. Зачем вам столько вилок, ложек, кастрюлек, сковородок. Три гусятницы чугунных. Хочу вам завтра плов узбекский приготовить. Мои обожают. Или в шкафу. У вас одних простынок фланелевых полтонны. Куда столько, не понимаю. Вот полки и трещат.
Мать: – А это все не мое. Это Антошкино приданное. Что я смогу еще за него дать? Он женится, приведет невесту. Дети пойдут. Для него ж копила. Ты говоришь, много всего. А как наживала! Фланельку в уцененке отстою, накуплю, простынки сострочу. Кастрюльки на рынке в драке брала. Гусятницы с завода, когда Люська Боброва на отливке работала – это наша соседка бывшая, царство ей небесное – она мне их и набрала, за бутылку всего. Помню, ночь, зима, как раз крещенские морозы пошли. Я ее одну гусятницу просила, а она три через забор тягает, перекинуть не осилит. Боится, что охрана проснется. Я Люське кричу, – У меня одна бутылка всего. А она, мол, не горься, приду утром к тебе, после смены, опохмелишь и в расчете, бог троицу любит. И я эти три чугуняшки, волоку вдоль забора, гнусь, чтоб охрана не заметила, они гремят. А забор, Маринка длинный, полкилометра. Так, что я за каждую штуку стометровкой расплатилась.
Марина: – Сколько мук, а терпенья сколько. Кто знал, что всего навалом будет.
Мать: – Барахла полно. А ённое не укупишь. Сама, когда – никогда замуж выйдешь, посмотрим, как заговоришь.
Антон: – Марин, сколько я себя помню, она эти фланельки всегда с места на место перекладывала.
Мать: -Если бы я не перекладывала, их давно бы моль сожрала. Ты во что детей своих заворачивать собираешься? В труху?
Антон: – Каких детей?
Мать: – Таких детей. Это же дети! Тут нафталином нельзя. И мелиссой нельзя, вдруг у маленького на мелиссу аллергия.
Антон: – Как все у вас, женщин, сложно. Я лучше спою.
Поет арию Манрико из «Трубадура». Распахивается дверь, заглядывает Нюра.
Марина: – Заходите, тетя Нюра.
Мать: – Что пришла?
Нюра заходит, в руках сетки с пустыми бутылками.
Нюра: – Слышу крик, подумала, молодые ссорятся. И прожили, нет ничего, а уж в голос орут. Думала, помочь, чем смогу.
Антон: – Я к концерту готовлюсь. Вы с футбола? Какой результат?
Нюра: – Это разве результат? (Показывает сетки) Опоздала, как чуяла. Передохну чуток, отсижусь. А ты, Маринушка, не наследника ли ждешь. Чего это Шурка свои ламбардА перетрясает. Ты давай девку готовь. У Наташки моей мужик народился, с твоей девкой погодки будут. Как ее назовете. Имя придумали, аль нет?
Мать: – Начинается. Понеслась околоточная! Тебя хоть на порог не пускай. Не беременная она, не тяжелая, не в положении, никого не ждем, детей не будет. Мы тебе говорили что? Ты это сама придумала. Господи, ну ее теперь не разубедить! Нюр, пустишь сплетню, убью, задушу. Надоело, честное слово.
Нюра: – А что? Наташка как родила, я тебе тут же и сказала. Зачем детей стесняться? Не надо. Да и Антошке пора бы уж. Я первый раз мертвенького ажно в 16 родила, Дениску, это потом у меня девки пошли. Одна за одной. Одна за одной. Ты, Маринушка, Шурку не слушай, на аборт не соглашайся. Если уж выкидыш – это божья воля. А так… Шурка она хитрая, нищету, мне говорит, нечего плодить. Не слушай ее, плоди! Ты, Шур, хорошо устроилась, у тебя голова не болит, чем малых кормить. А ты попробуй с мое, мне легко на стадионе под лавки лазить? Ты вона как устроилась, вона сколько всего, полный дом. Тебе хорошо, невестка вона какая, работящая, обходительная (начинает рыдать, сквозь слезы), сын не пьет, тебя не бьет. Ты почему не пьешь! (Рыдает)
Мать: – Научишь.
Нюра: – Шур, деньги хоть пересчитала, все целы?
Мать: – Целы, целы.
Нюра: – (Еще больше рыдает) И деньги целы-ы-ы…
Мать: – Я, Нюр, на тебя не обижаюсь. Ты в моем доме говори, что хочешь, выговаривайся, но предупреждаю, будешь сплетничать, не пожалею.
Нюра: – (Успокаивается, но еще подвывает) Тебе комнату отдали?
Мать: – (Вздыхает) Можно сказать отдали.
Нюра: – Уговор наш в силе?
Мать: – В силе.
Нюра: – Наташку выписывают…
Слышен звук падающего, рушащегося, звон стекол.
Марина: – Александра Ивановна, слышите?
Нюра: – (Просветленно) Никак, Ольку выпустили, счастье мое! Доченька. Даже ноги не идут.
Марина: – Я помогу, тетя Нюра, пойдемте.
Марина пытается помочь встать Нюре. Та встает.
Мать: – Марина, не ходи, и Антон не ходи. И я не пойду. Сама пусть идет, с дочкой любимой разбирается. Живем, как в Сталинграде. Того и жди – не спалят, так покалечат.
Картина 8
Нюра выходит с бутылками во двор. Сосед, с топором в руках разбирает-ломает свою пристройку-комнату.
Нюра: – Ольк, ты где от матери спряталась? Выходи, солнышко.
Сосед: – Что, выпустили уже! Только жить спокойно стали. Ну, у нас и медицина.
Рушится очередной кусок стены.
Нюра: – Ой, Тихоныч, ты! Ой, что ты наделываешь?
Сосед: – А я, соседушка дорогая, вышел на тропу войны.
Нюра: – С кем?
Сосед:- С Шуркой.
Нюра: – И на чьей ты стороне воюешь? На ее что ли?
Сосед: – Не остри, все равно не умеешь. Она пошла в атаку, и от меня пощады не жди.
Нюра: – (Испугано пятится) Тихоныч, я сейчас… это… к Доре, на минутку. Позвоню… и приду.
Снова что-нибудь рушится.
Сосед: – Был вчера у самого главного, кто над комиссией. Он меня посадил и намекает, если я от излишков площади избавлюсь, точно смогу рассчитывать на спорную комнату. А как избавится, не сказал. Попрощался вежливо и говорит – иди. Вот я и придумал сам как. Излишков у меня всего три метра. Я хрен два Шурке уступлю. У меня через час такая недостача будет, я еще Шуркину спальню отхвачу.
Нюра: – Тихоныч, да ладно … Кто тебе Шуркину спальню отдаст.
Сосед: – Сам возьму, я терпеливый.
Сосед продолжает рубить.
Нюра: – Остановись, господи, жалко –то как.
Сосед: – Эх, если б невеста не померла…
Нюра: – И что было бы?
Сосед: – Что было бы! И комнату взял спорную. И пристройку сохранил. Мне комната не нужна. Мне принцип важен. Как же меня оскорбили, Нюра! Ты представь, обратно отобрали. А я войну прошел… Я города брал…
Нюра: – Ну, так… Ну, так меня возьми. Я не помру, ты не думай.
Сосед: – Куда тебя взять?
Нюра: – Замуж. Наташка выписывается, мне жить негде. Как бы мне эта конурка пригодилась. Я за нее даже денег тебе дам. Ты и пристройку сохранишь и копейку не за что получишь.
Сосед: – И сколько дашь?
Нюра: – Сколько есть – все отдам. Не хватит, еще насобираю.
Сосед садится на ступеньки полуразрушенной пристройки.
Входит Мать.
Мать: – Где Ольга? Как она?
Нюра: – (поет) У Нинель пулемет, а у Нюрки мина